Елка в землянке, или Новый год детей, которые ждали не Деда Мороза, а Победу
Представьте: декабрь, за окном — не узорчатый иней, а черные от затемнения стекла, не запах мандаринов и хвои, а печного дыма, гари и стужи. Кажется, что совсем не до праздника. Но место ему все же было. Новый год в Великую Отечественную войну отмечали. Особенно его ждали те, чье детство она отобрала — дети войны. Их Новый год был иным. Он не начинался с подарков под елкой. Он начинался с тихой надежды: «А, может, папа напишет?». Он был не про «хочу», а про «чтобы»: чтобы мама улыбнулась, чтобы закончилась война, чтобы вернулись свои. И это одна из тех историй, рассказанная теми, кто встретил войну ребенком, и повествующая о пробивающемся сквозь свинцовое небо празднике.
Не нарядная, но живая
Несмотря на обстоятельства, елки ставили. Не всегда красивые и пушистые, но живые. В блокадном Ленинграде их роль иногда могли выполнять и ветки, украшенные самодельными игрушками: фигурками из бинтов и ваты, раскрашенными скорлупками от единственного спасенного яйца или же солдатиками, склеенными из бумаги.
Встречались и парадные елки. Они украшали госпитали, детские дома, актовые залы уцелевших школ. Их организовывали «по разнарядке», то есть по официальному плану и распоряжению властей, как обязательный акт сопротивления унынию, напоминание о мире и будущем. Самыми знаменитыми в те годы были «елки в землянках» на фронте. К ним привозили детей из ближайших деревень. Для совсем юных ребят, видевших только разруху, это было чудом: «настоящий» Дед Мороз (чаще всего — боец или комиссар), настоящая, хоть и маленькая, конфета и сияющая мишура из гильз или расплющенных пробок.
«Какой Новый год? Когда нас бомбили…»
Но далеко не у всех и не всегда было даже подобие праздника. Для многих, в особенности тех, кто находился в прифронтовых городах, и в первую, самую страшную военную зиму, Нового года просто не существовало. Его затмевала одна мысль — выжить.
Вот как вспоминает то время Валентина Ивановна Трофимова (в девичестве Букаева), которая сейчас проживает в районе Нагатино-Садовники, встретившая войну девятилетней школьницей в бывшей подмосковной деревне Перерва:
— Ой, когда бомбили нас… Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь. Какой там нам праздник, какое настроение? Бегали в убежище от бомбежек…
Ее отец, Иван Букаев, бакенщик на шлюзах, ушел добровольцем защищать Москву и погиб в 1942 году. Мама дни и ночи работала. А на еще совсем юную Валентину Букаеву легла вся забота о доме и младшем брате Толе, которому тогда было всего два года.
— И когда говорят о войне, то я вспоминаю картину: река, вдоль идет девочка девятилетняя, торчат косички, одной рукой брата держит, а в другой — розовое одеяло детское. Шли в убежище.
Именно она, а не мама, услышала первое слово брата, выученное в подвале-убежище, — «отбой». Оно, ознаменовавшее конец авианалета, стало для них главным словом войны.
— Я так запомнила его. Потому что открывают дверь и говорят: «Отбой, отбой!»… И мы однажды вот так вот вышли, а кругом дома горят, сарай горит, бегает скотина, кричат все. И у нас дом, где мы жили, сгорел. И поэтому у меня ни одной детской фотографии… Ничего не осталось.
И правда, в таких условиях не до елок. Праздничное настроение рождалось из инстинкта, из возможности просто выйти после «отбоя» и увидеть, что самые близкие живы.
Чудо в Колонном зале, или Память о первом мандарине
Но даже сквозь пепел пробивалась надежда. И представители власти, понимая, что детям нужно детство, устраивали для них праздник. Среди таких «счастливчиков» были самые стойкие, те, кто, как Валя, отлично учился, не сдавался и, забыв о себе, тянул все хозяйство.
Так, в 1943 году, когда битва за Сталинград переломила ход войны, для группы московских школьников случилось настоящее чудо.
— Нас пригласили на Новый год в Колонный зал Дома Союзов. И там, конечно, для детей концерт, там и все, и подарки… Я в первый раз увидела мандарин.
Для девочки из пригорода, которая «кормила» семью по карточкам и тушила «зажигалки» (небольшие зажигательные авиабомбы, которые сбрасывались с самолетов и которые жители, в том числе дети, гасили песком и водой), этот оранжевый и пахнущий незнакомым солнцем фрукт стал символом другого мира, с ясным небом над головой. Он затмил в памяти и концерт, и другие сладости. Это была весточка из будущего, ради которого стоило жить.
Новый год на колхозных полях
Пока в Москве тушили «зажигалки» и ждали «отбоя», в тысячах сел и деревень шла своя война, не менее суровая и безостановочная: за хлеб, за урожай. Здесь о Новом годе думали еще реже, потому что календарь диктовали не праздники, а колхозные поля.
Анна Александровна Дудкина из рязанской деревни Ситьково, сейчас проживающая в районе Нагатино-Садовники, встретила войну десятилетней девочкой. Ее детство закончилось в 12 лет, в 1943 году, с первой повесткой на работу в колхоз.
— Дети такого же возраста собирали урожай и сушили картофель, морковь, свеклу. Все заготовленные продукты отправляли на фронт. Летом скирдовали рожь, с дальних лугов на лошадях возили сено. Учеба в школе начиналась с октября, так как надо было полностью убрать колхозные поля.
Новый год для этих детей был не зимним праздником, а смутной датой посреди учебного года, который наконец начался. Для них праздником был отправленный на фронт обоз с зерном, «елочными игрушками» — морковь и свекла, разложенные на сушильных противнях, а главной колядкой — стук молотилки, обмолачивающей рожь для солдатского пайка.
Анна Александровна несла на своих плечах не только работу, но и бесконечное ожидание. Ее отец, Александр Андреевич, воевал на Ленинградском фронте и дошел до Берлина. Две старшие сестры тоже ушли на войну: Мария — зенитчицей до Кракова, Татьяна — разбирать завалы в Сталинграде. Вся семья была на фронте, а дом держался на ее детских руках. Возвращение отца в 1945 году стало для Анны Александровны главным и самым великим праздником, ради которого стоило трудиться все эти годы.
Застолье — символ жизни
Новогодний стол был священным. Даже если на нем ничего не было, кроме картошки в мундире и кипятка с чагой, называемого «чаем». Важна была сама традиция: скатерть, пусть и старая, тарелки, пусть и битые, собравшаяся вместе семья, пусть и неполная.
Дети помнят, как взрослые поднимали свои скудные «фронтовые сто грамм» или кружку с морковным чаем не за успех, а за Победу, за то, чтобы следующий Новый год был мирным, за тех, кого нет за столом. В этом тосте была вся суть их праздника.
Жизнь после «отбоя». Урок длиною в жизнь
И все-таки война закончилась. Однако детство наших героинь, опаленное ею, навсегда определило их путь.
Валентина Ивановна Трофимова в 1944 году получила Похвальную грамоту, тот самый документ, на который десятилетия спустя школьники будут смотреть с восхищением и спрашивать: «Она уже тогда была красавицей?». Затем окончила педагогический институт, стала учителем физики и математики и вернулась в свою родную школу, чтобы посвятить жизнь детям.
Анна Александровна Дудкина же после войны прошла тяжкий трудовой путь: от работницы прядильно-ткацкой фабрики до сотрудницы московского завода. Она создала семью, вырастила двоих детей. Но позднее ее жизнь была омрачена несправедливой утратой — гибелью сына-солдата уже в мирное время. Сегодня, в 95 лет, она — пример живой связи эпох, она — прабабушка, у которой есть дочь, внуки и правнук.
Между будущим и прошлым
А что же Новый год? Он возвращался в жизнь медленно, словно оттаивал после долгой зимы.
— Вы знаете, я ничего не помню из молодости. Ну, когда-то мы были маленькими, еще до войны, папа в лесу срезал елку… Но мы наряжали как? Бумажки вот такие сами делали. Как бусики такие их делали, круглики зажимали. Ну, и звездочки разные. Вот наряжали так елку, — рассказала Анна Дудкина.
Это — светлый осколок мира «до», детства, навсегда оставшегося по ту сторону 1941 года.
А после войны, когда в 16 лет Анна Александровна получила паспорт и ушла на фабрику, празднику было не до нее, как и ей — не до праздника. Жизнь была расписана по суровому графику труда и долгой дороге домой.
— А потом-то я же после войны пошла на работу. Ну а там какой у нас Новый год? Ну, поедешь домой… 25 километров… Мы каждую неделю ходили… Вот, ну, какие там елки могли быть? Тогда как-то и не собирались, даже и не думали. В общежитии елку поставить негде было.
Настоящее возвращение праздника в ее жизнь случилось лишь с обретением своего уголка, своей семьи — основы мирного быта.
Они загадали одно желание — и оно сбылось
Дети войны загадывали из года в год в ту ночь под скрип саней с сеном, разрывы зениток или в гулкой тишине убежища одно и то же желание. Им не нужны были кукла или конфета. Этим желанием было, чтобы пахавшая вместо трактора лошадь дожила до весны, чтобы хлеба по карточкам хватило до конца месяца, чтобы в дом вернулся отец, чтобы прозвучал окончательный «отбой».
Их новогоднее желание, загаданное в самые темные годы, наконец сбылось 9 мая 1945 года. Они встретили первый мирный Новый 1946-й год уже другими — повзрослевшими не по годам, но все еще детьми, которые наконец-то смогли поверить в чудо без оговорок.
Их елки были скромными, а подарки — скудными, например, мандарин или убранный хлеб и письмо с фронта. Эти дети ждали не Деда Мороза. Они ждали своих отцов и сестер с войны, они ждали, когда слово «отбой» прозвучит окончательно и навсегда. Они ждали мира. И дождались. Потому что Новый год был для них не о подарках, а о надежде. А ее у них было в избытке.
В этот Новый год, зажигая гирлянды, пробуя мандарины и накрывая щедрый стол, вспомните ту девочку с косичками, ведущую брата в убежище, и ту девочку в поле, скирдующую рожь для солдатского пайка. Они, как и тысячи других детей, всей своей жизнью, трудом и верой приближали один и тот же Новый год — 1945-й. Год Великой Победы.
